Что такое самодержавная монархия. Самодержавие vs монархия

Конституционные монархии

Конституционная монархия тоже, как вы можете легко видеть, вырастает из идеи общественного договора . Только здесь граждане Левиафану делегируют не все, а пишут на бумаге: вот до сих пор король, а дальше - нет, вот сюда суешь королевский нос, а дальше - нет, вот столько денег у тебя, короля, а дальше - не у тебя.

То есть, по сути дела, это тот же рационализм Нового времени, это та же идея общественного договора , но это следующий этап, когда граждане, уже разрушившие историческую зависимость государства от общества, разрушили систему, в которой общество порождает государство, начинают выстраивать систему барьеров , защищающих гражданина от государства.

Оттуда принцип разделения властей, для вас всех вполне представимый - общество начало защищаться от государства! А вот общество сословное от государства не защищалось - оно государством повелевало .

Образцом автократической монархии является христианский Рим (а затем Второй Рим - Византия, по прямому преемству), где были римские (позднеримские) государственные институты. Надо сказать, что мы очень часто не понимаем, что это такое. Чаще всего в литературе самодержавная монархия воспринимается как абсолютистская, как абсолютная. Кроме того, сам термин «самодержавие» в России претерпел очень серьезные изменения. Когда самодержцем назвал себя первый наш царь, Иоанн III, это лишь означало, что он стал сувереном , что он более не вассал ордынского хана . Но уже в следующем веке, в XVI, это начало восприниматься как некий аналог византийской автократии.

Что собой представлял классический образец христианской автократии - позднеримский, начиная с Константина Великого, и византийский, начиная с Юстиниана Великого?

Византийский император (по-гречески, собственно, василевс ромеев ) теоретически (на уровне богословия и юридической мысли) предполагался автократором (самовластцем, точнее, самоуправцем) и источником законов . Однако насколько реально был неограничен василевс ромеев, и чем, в противном случае, он был ограничен?

1. Христианский царь, василевс ромеев, предполагался действующим в отношениях симфонии («симфония» - «созвучие», по-гречески) - отношения христианской Церкви и государства, при которых государство получает свою власть от Церкви. Оттуда концепция «двух мечей» : меч, символизирующий светскую, и меч, символизирующий духовную власть, оба они - в руках Церкви, ибо она - высшая власть в материальном мире и Глава Ее - Сам Христос. Меч светской власти вручается христианскому государю, и далее Церковь не вмешивается в дела правления, но имеет право нравственного суждения по малейшему решению государственной власти. Вот это и есть симфония. И если вы заинтересуетесь детальной разработкой, рекомендую вам работу крупного историка Антона Владимировича Карташова «Воссоздание Святой Руси» (М., 1991).

Идея симфонии вырабатывалась постепенно. Функция царя, как Удерживающего мировое зло , отмечена была в своем Послании апостолом Павлом, чего апостол, естественно, не понял - это видно в контексте. Он был изумлен этим знанием - тем, что Удерживающим мировое зло является еще языческий римский император. На уровне богословия это было детально разработано Иоанном Златоустом, в его Толкованиях на послания апостола Павла .

И, наконец, юридическую форму симфония приобрела при величайшем византийском правителе VI века императоре Юстиниане Великом: обязанность охранять Вселенскую Церковь (а вовсе не Церковь в пределах империи) - это исполнение императором своих функций в симфонии (см. его Шестую новеллу ).

Неверно понимать симфонию (как ее понимают некоторые современные публицисты) в том смысле, что это дружеское взаимодействие царя и патриарха. Царь может персонифицировать государство, но патриарх - председатель в совете епископов - не персонифицирует Церковь, ибо Церковь персонифицирует Сам Христос. И если возникала конфликтная ситуация (их было довольно мало в тысячелетней византийской истории), ситуация была проигрышной для императора. Любой император сильнее патриарха, в этом можно не сомневаться. Но в серьезной конфликтной ситуации императору противостоял не патриарх, а несколько сот епископов империи - сила абсолютно неодолимая для христианского правителя, разве что ценой отказа от христианства, но тогда это означает отказ от власти.

2. Ограничение власти императора - это прочитанный им при царском посвящении Символ Веры , как присяга . По сути дела, Основные законы Российской империи повелевали не за страх, а за совесть повиноваться императору. Но существовало одно условие, которое освобождало от присяги: отказ от Символа Веры. Например, при переходе в католичество любого императора он переставал быть императором автоматически. Также точно как английская королева, в отличие от всех своих подданных, не может перейти в другое исповедание: отказ от англиканства означает утрату короны (в современные, свободные времена).

3. Византийский император был зависим от мнения и воли синклита - совета высших сановников, как и русский царь был зависим от мнения Боярской думы. Конечно, синклитиков назначал сам василевс, и бояр назначал сам царь (а до него - великий князь). Однако механизмы здесь довольно жесткие. Александром Петровичем Кажданом было доказано (в труде «Социальный состав господствующего класса Византии XI-XII вв»), что одни и те же фамилии поставляют высших сановников империи. То же самое и в России - аристократия («правление наилучших») была реальна. Само собой разумеется, русский царь XVII века мог какого-нибудь лично не симпатичного ему (не только неспособного, а несимпатичного) князя Одоевского не сделать боярином, и тот так бы и умер стольником. Он не мог другого: он не мог вместо Одоевского сделать боярином Хрюшкина! Как не мог и василевс ромеев. А следующего императора провозглашал синклит.

4. Василевс ромеев был, в какой-то степени, зависим от мнения войска , которое есть вооруженный народ, или вооруженная часть народа, ибо сохранялся старинный римский обычай воинского посвящения царя, когда нового василевса ставили на щит, положенный на скрещенные копья и поднимали над головами войска. Это настолько воинский и, вместе с тем, сакральный обычай (вот пример пересечения разных монархических традиций), что запечатлен в ежедневно совершаемой литургии Православной Церкви. Это текст херувимской песни: «Яко да Царя всех подымем». Там это переносится, разумеется, на Христа, но описывается чин царского провозглашения.

5. Наконец, василевс ромеев был и демократически ограничен , хотя отнюдь не волеизъявлением народов империи, а волеизъявлением граждан столицы - Константинополя, граждан, организованных в «димы» (корпорации). В средневековом языке вместо «демос» стали говорить «димос», поэтому корпорация - «дима», а глава корпорации - «димарх». Димархи изъявляли свое мнение василевсу, а василевс, в общем, прислушивался. Василевс Анастасий счел за благо отменить один из налогов, когда этого единогласно потребовали все димархи на ипподроме, а димы стали топать ногами, скандируя требование отмены налога. Василевс счел за благо со столицей отношения не портить.

Самодержавная (или автократическая) монархия - сложная, но весьма важная форма. Она существует только в единственном варианте - христианском. Однако имейте в виду: она существовала в необычайно развитой правовой системе (ведь даже римское право было кодифицировано в Византии при Юстиниане Великом). И во все времена все население империи (а, следовательно, и возможные наследники престола) воспитывались в том понимании правовой системы, что, хотя автократор - источник закона, но, покуда закон существует - он, прежде всего, писан для самого автократора.

Попытка перенести в чистом виде автократию на русскую почву, с ее особенностями (а особенности эти просты: мы, к сожалению, гораздо менее византийцев и в Средние века, и ныне обладаем развитым правосознанием, зато в значительно большей степени обладаем демократическим сознанием) дало первую тиранию Ивана IV. После смерти первого тирана в 1584 году сословия, восстанавливая баланс, «топнули ножками», и, несмотря на всем известный добрый нрав царя Федора и законность его рождения, ему пришлось пройти через избрание . Так избирались и последующие русские цари. Поэтому в XVII веке самодержавием в России называется, по сути, сословно-представительная монархия с парламентом - Земским собором, сохраняющая, тем не менее, идею симфонии в своей сущности.

Предисловие.
Говоря о русской империи и империи вообще, нельзя обойти стороной принципиальный вопрос о самодержавии, абсолютно темный для большинства, ложно ассоциирующего самодержавие с абсолютной монархией.

5 лет назад на Русском обозревателе была опубликована статья Е.С.Холмогорова "Ctrl+Alt+Del, или Даешь самодержавие!" . Интересна не только сама статья, но и развернувшееся обсуждение. Я давно уже использую сайт Русобра только как источник архивных материалов, но что-то смотрю в этом году он совсем захирел. Как бы не лишиться его совсем.:(Потому считаю целесообразным кое-что вынести.
В целях облегчения восприятия постараюсь выделить основные, на мой взгляд, тезисы статьи и дискуссии. Итак, тезисы и их расшифровка у Холмогорова:

Самодержавие не тождественно монархии, не сводится к ней. Понятие самодержавия и шире, и основательней понятия монархии.

Историческая русская монархия является формой осуществления самодержавной верховной власти, а не наоборот.

Самодержавие, самодержавная власть связаны с монархией отношением принадлежности, а не тождества.

Принцип самодержавия - это принцип русской национальной суверенной власти, который может быть осуществлен в многообразии политических форм - демократической, аристократической, монархической или «смешанной». Лишь бы эти формы были наполнены чистым смыслом русской власти. В отсутствие монархии принцип самодержавия не теряет своего смысла. Посмотрим же, в чем состоит этот смысл.

1. Самодержавие как безусловный суверенитет.
"«Какоже и самодержец наречется, аще не сам стоит», - отвечал Грозный Курбскому. А польскому королю Сигизмунду Августу он же писал: «Наших великих государей всякое царское самодержавиество не как ваше убогое королевство; ибо великим государям не указывает никто, а тебе твои панове как хотят, так и указывают». Мотив самостояния власти, несвязанности чьей-либо волей и чьим-либо поручением для русской политической идеологии времен Грозного царя оказывается центральным.

«Вольное царское самодержавство николе непременно, а на государстве никем не посажены и не обдержимы, но от всемогущия Божия десницы на своих государствах самодержствуют и никто же ин им чем не может указа учинити и вольны добрых жаловати и лихих казнити», - отвечали в эпоху Ливонской войны русские бояре на подметную грамоту польского короля Сигизмунда Августа, пытавшегося соблазнить русских государевых людей польскими шляхетскими вольностями.

В формулировке Бодена, тот, «кто получает приказы от императора или папы - не суверенен». То есть самодержавие понималось и исторически мыслилось как русское наименование суверенной власти, не имеющей оснований в какой-либо другой власти, но только в самой себе. Другими словами, это генетическая формула государственности и происхождения её полномочий.

усское самодержавие с самого начала мыслило себя как специфический политический организм. Его история начинается с отказа от признания какого-либо внешнего «поручения» русской власти со стороны внешних сил (Византии, Орды или каких-то еще), или же со стороны сил внутренних, аристократии и боярства, народа или даже Церкви. Самодержавная власть рассматривалась русскими как богопоставленная и саморожденная. Не случайно генетическим мифом начального русского самодержавия стал миф о брате Августа Кесаря Прусе, потомки которого Рюриковичи издревле правили на Руси.

Вопреки широко распространенному представлению, этот генетический миф не столько подчеркивал «преемственность» русской власти от Рима и Византии, сколько её отрицал, устанавливая русскую власть в качестве самостоятельного государственного начала, находящегося с государственностью римской не в детских или внучатых, а в братских отношениях.

Когда знаменитому учению о «Третьем Риме» приписывается идея «византийского наследства» и тем более концепция «перехода царства» от Первого Рима через Второй к Третьему, это выдает недостаточное знакомство с первоисточниками. Никакой идеи «наследственности» у инока Филофея нет, есть идея «собирания» всех христианских царств, разрушенных по тем или иным причинам, в единое царство.

Самодержавие мыслится в русской политической концепции, таким образом, как идея полностью самостоятельного, «автохтонного» зарождения русской государственности, которая не связана ни с какой внешней мировой системой, не может принимать от нее никаких указаний и не имеет перед ней никаких обязательств. То же касается и внутренней политической системы, - она не связана некими внешними по отношению к ней принципами, например, принципами аристократического права. Она не порождается и не ограничивается чьими-то «правами», но проявляется как закон, суд и милость по заповедям Божиим. Тем самым русская самодержавная государственность полагается не конституцией, то есть, опять же, системой внешних по отношению к государству, формирующих её правил и ограничений, а фактом, самой наличностью своего существования, «держанием».
Самодержавие как способ существования русской государственности означает прежде всего самоучрежденность русского государства.

2. Самодержавие как способ политического существования

Однако если бы русская концепция самодержавия ограничивалась бы понятием суверенитета, она не была бы настолько своеобразной, настолько магнетической, как в действительности. В ней не было бы некоего таинственного, мистериального начала, которое ощущает каждый, кто соприкасается с идеей самодержавия.
Власть дается от Бога многим, а в каком-то смысле и всем народам.

Мистичность, уникальное своеобразие идеи в другом, в понимании самодержавия как исторического способа существования русского государства и русской нации в их нерасторжимом целом.

«Русский царь ни от кого не получает и не получил своей власти; русские цари и князья объединили разрозненные племена и организовали то русское государство, под сенью которого сложился русский народ, и прежде чем русский народ почувствовал себя политическим телом, во главе его уже стояли русские цари, сильные созданным ими государством и организованными ими общественными силами. Русские цари возникли с русским царством, воспитавшим русский народ к сознанию своего единства. Власть русского царя - власть самодержавная, то есть власть самородная, не полученная извне, не дарованная другой властью. Основанием этой власти служит не какой-нибудь юридический акт, не какое-нибудь законоположение, а все историческое прошедшее русского народа».
Самодержавие начинается там, где кончается идея государственности и идея «власти вообще» и начинается тот своеобразный исторический способ осуществления государственного и властного начала, который характерен для русской истории. Самодержавие начинается там, где кончаются «князья вообще», и им приходят на смену Александр Невский, Иван Калита, Дмитрий Донской, Иван III и Иван Грозный, Михаил Романов и Петр Великий, Павел I и Александр III. Самодержавие - это исторически состоявшаяся и состоятельная государственность России.

Принцип самодержавия, таким образом, основан не только на принципе независимости от какой-то иной власти, но и на идее произошедшего в ходе длительной исторической работы русского государства и русского народа соединения огромных сил и полномочий в одном источнике, в одном государственном принципе. Самодержавие в России - больше, чем независимость и больше, чем монархия, это сама русская государственность в её историческом осуществлении, в полноте ее традиции и многообразном влиянии на всю народную жизнь.

3. Монархизм является только частной формой осуществления русского самодержавия. Формой первой исторически и наиболее зрелой, полной в её фактическом осуществлении.
(Тут концепция Холмогорова пересекается но не совпадает с формулой, прописанной в Основах социальной концепции РПЦ , гласящей, что по вере нашей даётся "Судейство" (власть авторитета, легализованная Богом, держащаяся на авторитете), по маловерию - монархия (власть авторитета, легализованная Богом, держащаяся на авторитете и принуждении), по безверию - демократия (власть без авторитета, держащаяся на принуждении, легализованном формальными процедурами).

4. Сравнение с византийской монархией:
"Русская идея самодержавия в этом смысле была вполне оригинальной, в этом отношении значительно превосходящей византийскую концепцию власти василевса как автократора. Уже то, что русский язык выбрал термин «самодержавие» вместо напрашивающегося «самовластие», много говорит о разнице двух концепций.

Понятие автократии несло на себе груз римских, еще республиканских идей. Оно предполагало самостоятельность и даже самовольство лишь в осуществлении власти, но не в её происхождении. Власть автократора ближе не к монархии, а к диктатуре, то есть является властью, порученной ему «сенатом и народом». А более содержательной является другая ипостась византийской власти, власть «Василевса Ромеев», то есть политического главы всего «христианского народа», в котором Церковь была отождествлена с ромейским гражданством как с политическим телом. Как верно заметил в своем исследовании монархической государственности Л.А.Тихомиров, вместо развития государственного политического и социального организма ромеи пошли по пути административной функционализации Церкви."

5. Сравнение с диктатурой:
"Национальное самодержавие не может и не должно быть подменяемо диктатурой, то есть внеисторической властью одного лица, упрощающей разнородность нации до демократической однородности. Диктатуру и демократию не случайно еще Платон считал ближайшими родственниками, поскольку в основе диктатуры - никак не видоизмененная власть количественной суммы избирателей, но только доведенных до единственного числа одного полномочного избирателя. Это демократическая, простроенная снизу власть, в которой лишь один волеизъявитель обладает правом голоса.

Напротив, национальное самодержавие должно отказываться и от демократического, и от диктаторского самоупрощения." (простим ему тут злоупотребление своим любимым термином "национальная", который в данном случае вообще возможно опустить:)).

А что же такое европейская монархия?
Раннефеодальная монархия - В условиях военной демократии князь (король), опираясь на дружину, из выборного военачальника превращается в главу государства и начинает передавать верховную власть по наследству. Он начинает назначать должностных лиц (графов, «мужей») в качестве своих наместников в округах (в городских центрах союзов племён), позднее наместники монарха заменяют собой и выборных должностных лиц более низких уровней (сотников).

С ростом территории государства, ростом бюрократического аппарата, разветвлением правящей династии происходит политическая децентрализация, на утверждение той или иной кандидатуры на монаршем престоле начинают влиять крупные феодалы. Верховная власть становится номинальной.

На следующем этапе, при полном развитии слоя мелких феодалов на местах и городского сословия, глава государства в союзе с ними получает возможность ущемить права крупных феодалов, территориально увеличить свой домен и начать процесс централизации государства, вновь сделать свою власть реальной и наследственной.

Вотчинная монархия - монархия, при которой верховная власть вновь становится реальной и порядок её передачи перестаёт зависеть от воли крупных феодалов, в борьбе с которыми монарх вступает в союз с рыцарством и третьим сословием и начинает процесс государственной централизации.
Сословно-представительная монархия - монархия, при которой власть монарха ограничена не только представителями его вассалов, как при вотчинной монархии, но и представителями третьего сословия. Впоследствии, с переходом к наёмной армии и ликвидацией уделов, преобразуется в абсолютную монархию.
Абсолютная монархия - монархия, при которой продолжают существовать сословные привилегии, однако, не существует феодальных владений, вассально-ленной системы и в некоторых случаях (Англия, Франция) отсутствует крепостное право.

Попробуйте найти в самодержавии хоть что-нибудь из вышеперечисленного.
Тов. Шпенглер написал режущую наш слух фразу, но простим ему, как немцу: "Примитивный московский царизм - это единственная форма, которая впору русскости еще и сегодня, однако в Петербурге он был фальсифицирован в династическую форму Западной Европы ."

Беда в том, что попытки теоретического осмысления и обснования русского самодержавия, начатые Иваном Грозным, не получили дальнейшего продолжения при Романовых. И русская монархия, оставаясь самодержавием по сути, пыталась выглядеть как монархия европейская, не являвшаяся самодержавием никогда. В результате, всякое "теоретическое обоснование" самодержавия в рамках европейской традиции выглядело фальшивым, а само самодержавие - чужеродным варварством для всякого европейца.
Сакральность власти, в какой-то степени, была и у французского короля, но эта сакральность не была абсолютной, она исходила даже не от Бога, а от папы, от признания другими европейскими монархами. Включение России в европейскую политику требовало признания русского самодержца другими европейскими монархами, следовательно, уже объективно ограничивало самодержавность.

Абсолютная монархия сословна, и фактически власть абсолютного монарха делегируется ему высшим дворянством. Таким образом, европейская абсолютная монархия может считаться предельной формой сословной демократии . В то время как самодержавие не имеет своим источником ни одну из возможных демократических процедур. И европеец вообще не может себе этого представить. Сакральность тут ни при чем.

Для европейцев вовсе не всякая монархия ассоциировалась с тиранией. Гегель даже идеализировал абсолютную германскую монархию. Но самодержавие действительно для них всегда было тождественно тирании. И не только самодержавная монархия, но любой русский способ правления, в котором самодержавие неизбежно проявляется.

Самодержавие - это не высшая степень абсолютизма и единовластия. Можно быть самодержавным никого не казня и советуясь со всеми. Но Самодержавность предполагает и собственные институты, о которых мы имеем достаточно смутное представление, и свой механизм функционирования, который нам вообще практически неизвестен.

Могу лишь предполагать, что устойчивое Самодержавие нуждается в постоянном утверждении и подтверждении своей "настоящести". Именно этот фактор сгубил Годунова, Лжедмитрия, Шуйского и прочих претендентов на роль Самодержца. И в этом смысле настоящее Самодержавие закончилось на Иване Грозном. Романовы держались уже на потребности в самодержавии, но испытывали явный дефицит уверенности в своей "настоящести" . После Петра I у нас вообще не было настоящего Самодержавия и самодержцев, которые могли бы сказать, подобно Ивану Грозному, обращаясь к дворянам, что "моя власть не от вас, холопы". После Петра у нас уже "Самодержавие, ограниченное цареубийством", что на самом деле является лишь формой с весьма ограниченным содержанием.
Мы сейчас, к примеру, в принципе не можем понять, как это в 15 веке князья Шуйские 2 раза брали Москву и свергали Василия II Тёмного, заточали его в темницу, ослепляли, и оба раза вынуждены были уходить, а Василий возвращался на царство. Разве можно такое представить в послепетровском 18 веке? А всё дело в том, что нельзя стать Самодержцем, если у народа нет веры в то, что царь - "настоящий". Эту ситуацию в европейских терминах "демократии" совершенно невозможно понять и объяснить.
При Самодержавии царь(монарх, президент, генсек) несёт ответственность только перед Богом, а потому никто из смертных не может на него "свалить" никакой ответственности. Царь - не одинокий герой, он опирается на Веру народа. Без Веры Самодержавие невозможно. Слом самодержавия всегда сопровождается кризисом веры и всегда приводит к тяжелейшему кризису всего государства.

С точки зрения политических институтов большевизма Сталинский режим - лишь временная концентрация власти в руках лидера одной из властных группировок в критической ситуации. Как только ситуация слегка нормализовалась, так произошла быстрая либерализация режима, в которой все группировки получили гораздо больше прав, в рамках существующей системы.
Сталинский режим - лишь демократия, адаптированная к условиям острой потребности в самодержавии.:)
Как только позволили обстоятельства, демократия опять начала своё разрушительное действие.

Но, с точки зрения восприятия власти народом, отношения "Сталин-народ" (равно как и сегодня "Путин-народ") очень быстро приняли привычную, исторически понятную и выверенную форму "самодержец-народ". И потому последовавшее вполне логичное, с точки зрения сложившейся верхушечной политической системы, "развенчание культа личности" было воспринято народом как новый слом самодержавия и привело к летальному кризису коммунистической веры.

Самодержавием называется специфическая именно для России форма правления, при которой высший носитель власти в стране обладал всеми правами в деле руководства государством. Царю, а впоследствии российскому императору принадлежали верховные права в управлении, в законодательстве и в верховном суде.

Самодержец мог сам утверждать законопроекты, назначать на должности и увольнять с них высших сановников. Он же осуществлял командование армией и флотом, заведовал всеми финансами страны. К компетенции правителя относилось даже назначение руководителей местных органов власти, а в судебном отношении только он мог утверждать приговоры и осуществлять помилование.

Самодержавие в России в своем развитии последовательно прошло через два этапа. С 16 по 17 век оно представляло собой монархию, основанную на сословно-представительном принципе, когда царь руководил страной совместно с боярской аристократией. С 18 по начало 20 века в России царила абсолютная, ничем не ограниченная монархия. Последний российский самодержец Николай Второй отрекся от престола в начале марта 1917 года, в дни Февральской буржуазной революции.

Особенности самодержавия

Самодержавие в России развивалось из вотчинного уклада, поэтому носило отпечаток экономических традиций страны. Его особенностью было нежелание царствующих особ проводить различие между различными видами собственности. К моменту окончания эпохи самодержавия государь практически единолично распоряжался не только торговлей, но и всеми ресурсами страны.

Одной из основ самодержавия была православная церковь, которая принимала непосредственное участие в выработке принципов единоличного правления государством. Считалось, что российские цари являются прямыми наследниками римского императора, а их династия ведет свою историю от древнейшего на свете рода. Для подтверждения этого положения была создана соответствующая , в разработке которой принимал непосредственное участие митрополит Макарий. В обществе со временем укрепилась идея божественного происхождения самодержавной власти.

Некоторые исследователи считают, что введение и укрепление в России самодержавия прямым образом связано с особенностями русского национального характера. Речь идет о том, что народ на Руси не отличался способностью к самоорганизации, был склонен к конфликтам и нуждался в сильной центральной власти. Однако понимание вопроса нельзя считать верным. Формирование самодержавия в России происходило в соответствии с характерными для страны чертами экономического и социального уклада. На определенном этапе развития государства самодержавная власть была вполне оправдана.

I глава из книги «Царская власть и закон о престолонаследии в России» …

Ниже мы переиздаем первую главу из книги «Царская власть и закон о престолонаследии в России» (София: Тип. «Новая Жизнь». Изд. кн. А.А. Ливен, 1924. – 192 с.) замечательного русского правоведа, историка, публициста Михаила Валериановича Зызыкина (1880-1960). Текст книги предваряло письмо к автору митрополита Антония (Храповицкого).

Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии подготовил профессор А. Д. Каплин.

Постраничные сноски заменены концевыми.

Глубокоуважаемый

Михаил Валерьянович!

Вчера и сегодня читал Вашу несравненную книгу «О Царской власти и Престолонаследии». Земной поклон благодарности за ея составление и то же должны сделать все русские люди. Вы всех точнее и яснее изложили православное понятие о Царской власти, и Ваша книга должна быть основоположенной в восстановлении православной России. И откуда у Вас такое богатство в литературе предмета? Значит Вы давно им занимались, ибо достать за границей большинство книг, Вами процитированных, совершено невозможно. Вы должны непременно послать свою книгу Вел. Кн. Николаю Николаевичу. Если стесняетесь, приложите ему сопроводительное письмо и упомяните, что исполняете по моей настойчивой просьбе. Я даже допускаю мысль, что Кирилловщина по выходе Вашей книги совершенно прекратится. В этой книге особенно приятное впечатление производит спокойная и ясная логика автора. В свое время Вы нам поясняете, может ли быть Царем Вел. Кн. Димитрий Павлович. Особенно интересна, новая и выдержанная первая часть книги, выработанным понятием о Царской власти с православной точки зрения.

Конечно, Ваша книга будет быстро раскуплена, а Сербский Двор особенно ею заинтересуется. А Бог наградит Вас за Вашу книгу: Это – ценная служба для России и для Православия. Преданный сердечно

Митрополит Антоний

I. Место, занимаемое самодержавной монархией

среди других форм правления.

Под верховной властью мы разумеем ту общественную силу, за которой нация признает право быть высшей, для всех обязательной, объединяющей все групповые и частные интересы. Она является объединительной нелокальной идеей, воплощающейся в конкретном органе, и призвана регулировать, примирять и согласовать все частные силы. В этом обязательном их примирении ее основной смысл. Юридически она является инстанцией последнего решения, и она не подчинена ничьему суду: такова верховная власть во всех формах правления. Но формы правления различаются смотря по тому, кому она принадлежит. Со времен Аристотеля установлено, что верховная власть основывается на одном из трех вечных принципов: монархии, аристократии и демократии, смотря по тому, кто имеет право последнего безапелляционного решения: один ли, меньшинство или весь народ, в современную нам эпоху организуемый в избирательный корпус.

При всем видимом разнообразии форм правления, можно всегда определить, который именно элемент имеет в действительности власть последнего решения. Так, в современной конституционной монархии, основанной Божьей милостью и волею народа, и король, и верхние и нижние палаты не имеют власти последнего решения, ибо в случае столкновения между ними, решает народ, организованный в избирательный корпус. В современной парламентарной форме правления король, не соглашаясь допустить к управлению страной министерство, соответствующее большинству нижней палаты, может распустить палату, но он обязан в определенный срок созвать новую и допустить к управлению страной министерство, угодное большинству новой палаты, которую изберет народ; верхние же палаты всюду играют подчиненную роль (мы не касаемся организации федеративных государств, где они представляют элемент некоторой самостоятельности областей). Следовательно, народ и обладает здесь верховной властью. Возможно однако и иначе в той же конституционной монархии. Верховной силой может быть и монарх, а палаты, представляющие аристократический и демократический элементы, – могут быть на положении сил подчиненных. Так было в немецких монархиях до крушения 1918 года, построенных на монархическом принципе, также в Японии и у нас по Основным Законам 1906 года.

Одна сила должна быть инстанцией последнего решения, но ни одна сила не может обойтись без других сил и потому под своим верховным руководством и надзором она дает им возможность действовать. Так монархия может призывать к жизни двухпалатное представительство, оставляя за собой последнее слово решения. Так демократия может создавать себе главу государства в виде наследственного монарха или выборного президента и дать место аристократическому элементу в верхней палате, оставляя последнее слово за народом. Мы можем не говорить об аристократии, как форме правления, ибо в европейском мире она давно отошла в область предания; ее знала античная древность, но со времени христианства в сознании людей нет более принципа прирожденного нравственного неравенства людей, и в христианском мире правительства аристократические (последним была Венецианская Республика, уничтоженная во времена Наполеона 1-го) были только бледными тенями античных аристократий, в основе которых лежало представление о прирожденном нравственном неравенстве рас и людей. Если говорят, что первоисточником всякой власти является народ, то это, конечно, верно, если под народом разуметь не численную массу, а нацию, как преемственно живущее коллективное целое, связанное, общим характером, духом, миросозерцанием, историческими переживаниями и идеалами. Наличность той или иной формы правления зависит от того, какой именно силе доверяет нация служить высшей государственной охраной всего того, что нация считает необходимым, должным, справедливым. Этой силой может быть сила количества, основанная на вере в коллективный разум людей, приводящей к демократии; этой силой может быть и какой-либо принцип, воплощенный в единоличном правителе.

В область политическую человеческая мысль всегда приносила известное творчество, и издревле люди занимались вопросом о преимуществах разных форм правления. Об этом много было продумано еще в древности, и у историка VI века Геродота приводятся диспуты о разных формах правления, которые весьма напоминают современные критики как единоличной, так и демократической формы правления. Так после избавления от одной самозваннической тирании у персов один оратор говорил «что может быть безсмысленнее и своевольнее негодной толпы? Возможно ли, чтобы люди избавили себя от тирании одного тирана, чтобы отдаться своеволию разнузданного народа? Возможен ли смысл у того, кто ничему доброму не учился и не знает, а стремительно без толку, накидывается на дело подобно горному потоку? Пусть предлагают народное правление персам те, кто желает им зла»!

Вопрос о том, кому подчиняться, в каких пределах, во имя чего, ставится и в современной Европе, стоит и пред нами русскими. Ища уроков в истории, взор невольно останавливается перед характером того решения, которое было дано этому вопросу Римским гением в течение страшного кризиса III века нашей эры, явившегося следствием уничтожения исконной власти Сената военными бунтами. Римский Сенат был той традиционной властью, которая в течение веков руководила государством и довела его до величайшей мощи, и в течение I и II века, когда республика превратилась в Империю, эта власть стояла на страже законности и своим избранием узаконила власть Императоров. Цель и назначение Великой Империи было внесение в мир начал справедливости и рационального права. Это было воплощение Аристотелевского учения о том, что стремлением государства должно быть не богатство, не могущество, а добродетель. И еще в начале III века процветали наука, искусства, архитектура, литература, образование, земледелие, промышленность, торговля. Но в конце того же века исчезла и управлявшая государством аристократия, разорившаяся и утратившая традиции, исчезла и цветущая цивилизация, созданная веками, ибо в результате анархии явилось всеобщее понижение интересов, экономическое разорение и уменьшение населения. Причиной этой грандиозной перемены было именно уничтожение традиционной власти. Когда после революции 235 года римские легионы свергли Императора Александра Севера, настало время, когда один Император свергался за другим меняющимся настроением легионов и переменным успехом постоянных гражданских войн. Если раньше законность Императорской власти определялась избранием традиционного учреждения, то теперь она являлась результатом силы, случая, настроения, и жизненный строй потерял всякую устойчивость. Исчез принцип законности. Трагедия Рима III века усугублялась тем, что Рим, окруженный варварскими странами, не мог почерпнуть образца законности и у соседей, а должен был найти собственными силами новый принцип законности и авторитета. Отсутствие его разрушило многовековую культуру скорее, чем в 50 лет. Надо было государству установить такое правительство, которое обладало бы не только силой, но и авторитетом: Император Аврелиан хотел найти принцип законности в мистическом абсолютизме; который бы заменил древнее узаконение Сенатом Императорской власти и обеспечил бы ее от постоянных бунтов легионов. Он ввел культ непобедимого Солнца и провозгласил государственной религией культ Митры божества, от которого как распределителя престолов и царств Император получает свою власть. Позже Диоклетиан в тех же целях установил принцип божественности Императоров; они – a deis geniti et deorum creatores. Но кроме незыблемых основ власти, надо было создать и преемственность ее, а вопрос о престолонаследии Империя тщетно пыталась разрешить в течение трех веков. При наличности двух августов и их помощников двух цезарей Диоклетиан решил, что по смерти одного из августов один цезарь вступает на его место и, назначив нового цезаря, вводит его в божественную семью. В роли главного Августа был сам Диоклетиан с титулом iovius , причем оба цезаря были усыновлены двумя августами и женились на их дочерях. Диоклетиан видел разрешение проблемы в утверждении власти на фундаменте более прочном, чем человеческая воля, и в достижении ее правильной преемственности.

Но этого не удалось закрепить в условиях языческого миросозерцания; это было достигнуто десятилетиями позже уже христианскими Императорами предоставлением сил Императорской власти на служение христианским идеалам. В христианской церкви уже был пример иерархии, основанной без всякой силы, на одном только нравственном авторитете, чего не имела иерархия Имперских чиновников. И в дальнейшей истории Византии выработался особый Царский чин в Церкви, придавший доселе невиданное величие Царскому сану как выразителю нравственного подвига самоотречения, наподобие монашеского. Проблема эта была решена именно на востоке с перенесением столицы в начале IV века в Константинополь, где Императорской власти было суждено явиться хранительницей остатков старой культуры и созидательницей нового культурного мира, питавшего много веков и запад своими науками и искусствами. А в Европе западной после крушения античной цивилизации с падением ее хранителя – Великого Римского Сената, как традиционного стража законности «в течение веков, пишет Ферреро, теология осталась последней формой высокой культуры среди развалин, которой Европа обязана тем, что не погрязла в окончательном варварстве. В этой умственной дисциплине Европа вновь обрела принцип власти и восстановила сильные правительства. Но вместе с этой организацией больших Государств, история сделалась свидетельницей восстания человеческой мысли против всех авторитетов. Опустошив свою душу, человек обожествил собственную природу, и теперь государства оказались опирающимися на одну из величайших в истории умственных и нравственных анархий, другими словами – на пустоту».

Это признание Ферреро не стоит одиноко. Не входя в рассмотрение других факторов, останавливаясь на одном политическом, мы видим, что Европа сама не имеет теперь твердых принципов власти. «Мировая война оставила за собой много развалин, восклицает Ферреро, но как мало значат все остальные по сравнению с разрушением всех принципов власти! О если бы Европа имела правительства сколько-нибудь сильные и пользующиеся общеизвестным авторитетом!» И призрак III века, когда с крушением авторитета векового учреждения – хранителя культуры, исчезла и вся цивилизация, носится зловещим предостерегающим призраком пред мыслителем. Принцип авторитета есть краеугольный камень всякой цивилизации, и нам представителям многовековой православной культуры, придется работать над установлением такого авторитета, но искать его не у соседей, самих его потерявших, а в своей собственной родной истории, где он еще так недавно стоял адамантовой скалой, и искать выхода из современного небытия, стараясь вникнуть в те силы и в то миросозерцание, которые его создали в свое время. Поскольку жива вера, создавшая нашу монархию, постольку может существовать уверенность и вера в воскресение самой монархии.

Современное право народов знает два руководящих принципа государственного строительства: обожествленное право народа, как численного большинства, и священное право царей. Первое теоретически было формулировано Руссо в форме, завоевавшей умы, и на практике стремилось укрепиться во всей Европе со времен Французской революции 1789 года. Оно вылилось в парламентарную форму правления, реципированную из Англии в истолковании французской политической литературы и искусственно примененную с более или менее равным неуспехом на всем континенте Европы. Теоретически построение ее таково: вся власть исходит от народа и имеет свое основание в его воле. Но народ, не имея возможности сам управлять, выбирает представителей своих, которые законодательствуют и выбирают некоторое малое количество людей, министров, которые и управляют государством, пока пользуются доверием народной палаты; когда они его теряют, глава государства призывает представителей победившего большинства или, распустив палату, собирает новую и подчиняется ее вердикту.

Таково упрощенное построение типичной системы, основанной на народной воле. Но вот каков этот венец политической мудрости в его действительном осуществлении по описанию одного из русских юристов, крупного и глубокого ученого, писавшего в 1896 г. следующее: «По теории парламентаризма должно господствовать разумное большинство; на практике господствует 5-6 предводителей партий; они, сменяясь, овладевают властью. По теории убеждение утверждается ясными доводами во время парламентских дебатов; на практике оно не зависит нисколько от дебатов, но направляется волею предводителей и соображениями личного интереса. По теории народные представители имеют ввиду единственно народное благо; на практике они под предлогом народного блага и, за счет его, имеют ввиду преимущественно свое личное благо и друзей своих. По теории они должны быть из лучших излюбленных граждан; на практике это – наиболее честолюбивые и нахальные граждане. По теории избиратель подает голос за своего кандидата, потому что знает его и доверяет ему; на практике избиратель дает голос за человека, которого по большей части совсем не знает, но о котором ему натвердили речами и криками вожаки заинтересованной партии. По теории делами в парламенте управляют и двигают опытный разум и бескорыстное чувство; на практике главные движущие силы здесь – решительная воля, эгоизм и красноречие. Вот что представляется нам под знаменем правового порядка. И там, где издавна действует эта парламентская машина, вера в нее ослабевает; ее еще славит либеральная интеллигенция, но народ стонет под гнетом этой машины и распознает скрытую в ней ложь. Едва ли дождемся мы, но дети наши и внуки несомненно дождутся свержения этого идола, которому современный разум продолжает в самообольщении покланяться». Мы – дети, не внуки дождались: отвращение к парламентаризму и в современной Европе достаточно живо.

Демократическая теория основана на том, что чем больше людей призывается к участию в политической жизни, тем больше вероятности, что все воспользуются своим правом в интересе общего блага для всех. Но исторический опыт опроверг это; лучшие законодательные меры, напротив, исходили всегда от меньшинства, просвещенного верой, идеей, знанием, опытом. Трудность применения народовластия обнаружилась еще в героическую его эпоху, во время французской революции, испытавшей его применение в самых различных строениях высших государственных органов и самых различных комбинациях соотношений между ними; но и до сих пор проблема организации народовластия вперед мало подвинулась. Что такое народ? По каким признакам узнается его воля? Кто ее может выражать? Все – вопросы неразрешенные. «Народ, пишет упомянутый нами мыслитель, доказывал не раз, что у него нет ни воли управлять государством, ни идей для этого; иногда он просто отказывался от принятия этого наследства и восстанавливал власти, которые сам же уничтожил». В течение всего 19 века принцип народовластия вел борьбу с монархическим принципом, то вступая с ним в ожесточенную вооруженную борьбу, то примиряясь временно с своим подчиненным положением, пока он не овладел почти всей европейской почвой в результате великой войны. Но от падения монархического суверенитета мало выиграл народный суверенитет. Характерны диагнозы и отзывы лучших государствоведов; вот мнение Брайса: «демократия не имеет более настойчивого и более коварного врага, чем власть денег»; в другом месте: «демократия находится в положении путника, который стал на опушке леса, видит перед собой несколько тропинок, расходящихся при их удалении, и не знает, какая из них выведет его». А по вопросу, может ли смениться демократия другими формами, тот же Брайс говорит: «это случалось ранее и, сколько бы раз ни случалось, может случиться и вновь». Также Гюи Гран пишет: «власть денег портит все, где нет организованной духовной силы, способной нанести этой власти удар». Кельзен признает, что «демократия обещала быть выражением общей воли, но принцип этот оказался загадочным». «Демократия», говорит Новгородцев, «вообще говоря есть не путь, а только распутье, не достигнутая цель, а проходной пункт». Хор авторитетных исследователей сливается в некое communis opinion doctorum по признанию, что для демократии пришли черные дни.

Не у европейских государств, построенных на зыбком принципе народного суверенитета, мы найдем принципы законности. Подобно Риму III века мы должны его найти сами. Обратимся теперь к принципу монархическому, при котором строилось и процветало веками русское государство до тех пор, пока не посягнула на него святотатственная рука людей, которые в гордом самообольщении мнили, что можно, разрушив священный вековой принцип, управлять государством, полагаясь лишь на силы своего разума. Важно вспомнить именно те черты, которые придавали нашей монархии священный и непоколебимый характер. Сам по себе единоличный принцип управления государством может опираться на различные основания и в соответствии с этим совершенно менять; свой облик. Он может быть построен на принципе абсолютизма, деспотии и самодержавия; каждый из них создается наличностью у нации совершенно различных психологических предпосылок. Прежде всего, не всякая единоличная власть есть власть монархическая. Диктатура может соединять в себе все власти, но это власть делегированная народом; это – не монархия, ибо в монархии сама единоличная власть получает значение верховной. Власть римского цезаря, соединившая в себе власти всех республиканских магистратов, не есть власть самодержавного монарха, ибо это власть делегированная в силу lex regia. Власть Наполеона, на плебисците основанная, также не есть самодержавная монархия, ибо основана на воле народа, власть эту ему передавшего, и предпосылкой этой власти является вера в силы человека, как такового. Самая неограниченная власть короля, не есть власть самодержавного монарха, если она не признает для себя никаких высших обязательных начал и, сливая себя с государством, приписывает ему и себе всемогущество (L’etat – c’est moi), ибо власть самодержавного монарха есть власть, выросшая из Церкви, из церковного идеала органически с Церковью и по идее и по установлению связанная и этим принципом ограниченная. Точно также восточная деспотия не есть самодержавная монархия, ибо там нет понятия о Церкви, и положение деспота определяется не объективно нормированным положением, а лишь его личным успехом. Хотя в деспотии право признается не за силой человека, как в абсолютизме, а за силой высшей, сверхчеловеческой, указывающей своего избранника через его успех, но здесь налицо – лишь рабская покорность без ясного представления о том нравственном идеале, который призвана представлять верховная власть самодержавного монарха. Деспотия не знает династичности власти, которая составляет органическую принадлежность власти самодержавной. В самодержавии монархическое начало есть выражение того нравственного начала православия – смирения перед промыслом Божиим, указующим носителя власти и подвига, которому народное миросозерцание усвояет значение верховного принципа жизни. Только, как выражение силы этого самодовлеющего нравственного подвига, власть монарха является верховной. Эта монархическая власть – не власть сословного феодального монарха, основанная на его привилегии, а власть подвижника Церкви, основанная на воплощении народной веры, народного идеала; чрез это власть его становится властью самого нравственного идеала в жизни, который не может быть и понят без проникновения в учение православия о смирении и стяжании благодати чрез самоотречение и жертвенность подвига жизни.

Так как только христианство отводит верховное место в жизни личному нравственному началу и, так как только оно дает безконечную ценность принципу личности, то и власть самодержавного монарха немыслима без христианского миросозерцания. Власть монарха невозможна без признания народом, но признание это неразрывно связано с признанием народом высшей власти за нравственным идеалом подвига; монарх, таким образом, выражает не волю народа, а его миросозерцание, и власть его представляет не народную волю, а христианский идеал и, следовательно, ту высшую силу, которая создала этот идеал. Подчиняя себя идеалу подвига, нация ищет в нем подчинения действию Божественного руководства через помазанника Божьего. Только через то, что власть царя является выражением самодовлеющего подвига, основанного на воле Провидения, она и становится властью самодовлеющей, самодержавной, независимой от воли человеческой. Верховная власть здесь сознает себя, основанной не на воле народной, а на Той Высшей Силе, которая дала народу его идеалы, и эта власть, будучи основана на этом идеале, ограничивается содержанием идеала, даваемого Церковью. Народ ни от чего не отказывается, никому ничего не передает. Власть самодержавного монарха есть свыше данная миссия, существующая не для монарха, и составляет крест – служение. Подчинение монарху не есть подчинение силе, гению человека, как бывает при диктатуре, не есть подчинение слепой силе рока, как в деспотии, а подчинение себя тому, кто призван быть проводником благодати, чрез освящение его человеческой личности, и носителем нравственного подвига, указанного православием.

Носитель этого подвига может быть определяем только безличным законом, ставящим носителя его в зависимость не от воли людей, а только от рождения и верности идеалам православия. Без единства христианского нравственного идеала у монарха и народа не может быть монархии. Это создает необходимость наследственности монархии, при которой сохраняется преемственность идеалов. Как всякая должность, как всякое положение своим строем накладывает свои отличительные черты, свой дух, подчиняющий себе и воспитывающий носителя его, так и Царствующей Дом призван сохранять идейную преемственность в своих поколениях и быть выразителем духа родной истории. В этом – смысл династичности; для монархии необходима наличность закона о престолонаследии, устраняющего воздействие человеческой воли на определение порядка преемства верховной власти, устанавливаемого объективными нормами закона и обеспечивающего соответствие носителей верховной власти с верой и миросозерцанием самого народа.

Если гениальный Император Диоклетиан, в поисках принципа законности должен был обожествить человека, чтобы заменить павший авторитет традиционного учреждения, мы христиане, люди ХХ-го века – в лучшем положении: нам для восстановления власти, могущей быть краеугольным камнем нашей культуры, надо лишь восстановить в сознании людей божественность и святость нравственного подвига, олицетворенного в том учреждении, источник которого находится в Риме Первом, а полное претворение его христианским миропониманием в Риме Втором и Третьем, и тогда воздвигнется вновь священный трон царя в дополнение к священному трону патриарха, а нам останется призвать на престол предков того, кто призывается Основными Законами, как первый в порядке первородства удовлетворяющий всем требованиям Основных Законов. Его уже дело будет установить порядок осуществления власти в изменившихся условиях совместно с теми, кого призовет Он к обязанности содействия Державному Монарху, подобно тому как это сделал в 1814 г. изданием хартии Людовик XVIII. Примером служит Земский Собор, призвавший Михаила, Феодоровича Романова на царство, Собор, который не устанавливал новых форм правления, а прежде всего отыскивал лицо, которое, за прекращением династии, было бы наиболее подходящим для несения царского подвига. Для того, чтобы найти его нам, надо вникнуть в русский закон о престолонаследии – этот краеугольный камень самодержавной монархии. Однако этому я считаю нужным предпослать небольшую историческую экскурсию, чтобы напомнить всем известные исторические факты, без связи с которыми многое в самом законе о престолонаследии окажется неясным.

Вопросы престолонаследия настолько связаны с общими понятиями, которые вкладываются в представление о государственной власти, и настолько ими обусловлены, что многие правила Основ Законов становятся понятными только в связи с политико-философскими представлениями создавшей их эпохи. Поэтому мы решили бросить беглый ретроспективный взгляд на порядок престолонаследия, доходя до Киевской Руси для того, чтобы читатель при анализе современных законов о престолонаследии в этом историческом освещении яснее видел как обусловленность норм закона эпохой, так и происхождение понятий, вошедших в наши Основные Законы. Вопросы, касающиеся отношений государственной власти к церкви потому уже потребовали особого внимания, что издревле религиозные представления всякого народа накладывали глубочайшей отпечаток на все его политические учреждения. Тем более не могло это быть иначе с царской властью, многие стороны которой запечатлены сильным Византийским влиянием или прямо созданы рецепцией Византийских церковно-юридических начал. Оттуда заимствовано понятие царской власти, как священного чина, равно и общие принципы, регулирующие ее отношения с Церковью. Мы остановились на монархической теории Грозного Царя, как на одном из лучших литературных изобразителей идеи самодержавия и основателе царской власти в России, как священного чина, получаемого в церкви и от Церкви. Попутно мы остановились на введении патриаршества в России, как на завершении политического здания III-го Рима. Все эти религиозные представления нашли себе отражение во всех статьях Основных Законов, которые так или иначе соприкасаются с вопросами веры и Церкви (статьи о св. короновании, о вере, о браках с иностранными принцессами). Несколько мы коснулись эпохи от Петра I до Павла I , ознаменовавшейся вторжением лютеранских и естественно-правовых принципов как в Основные Законы, так и в некоторые обычаи, борьба с коими составила предмет внимания для законодательства Императоров Павла I и Николая I . Реставратором идеи православной монархии явился Император Павел I в Акте о престолонаследии 5 апр. 1797 г. Уяснение глубокого различия между политико-философскими предпосылками Законодательства Петра I и Павла I предостережет нас от ссылок на законодательство и прецеденты эпохи, предшествующей Павлу I, для толкования Основных Законов, как раз призванных ликвидировать законодательство о порядке престолонаследия предшествующей эпохи. Рецепция всех основных понятий законов Императора Павла, связанных с престолонаследием, из австрийско-немецкого права сделала необходимым выяснение их на месте их первоначальной разработки – в австрийско-немецком праве. Это относится ко всем основным заимствованным и воплощенным в Основных Законах понятиям: 1) об основном и субсидиарном порядке престолонаследия, 2) о принадлежности к составу Императорского Дома в широком и узком смысле, 3) о праве первородства, 4) о праве равнородства. Только изучение вышеозначенных понятий может предостеречь нас от ошибок, отожествляющих понятие принадлежности к Царствующему Дому с правом на наследование престола, от неправильного понимания принципа первородства и от пользования правилами субсидиарного порядка престолонаследия для толкования правил основного порядка престолонаследия. В историческом освещении и анализе понятий исчезает кажущееся противоречие между ст. 184 и 185. Последней отведено особое внимание, как оплоту православия носителей верховной власти; рассмотрены история и толкования этой статьи, насколько было материала в нашем распоряжении; также рассмотрено учение о санкциях в государственном праве, как оно стоит в современной юридической науке. Рассмотрение церковного чина св. коронования и взглядов русской церковной мысли на таинство миропомазания приводит к заключению о признании царской власти, как священного чина, и о наличии вытекающих отсюда для нее ограничений. В заключение сказано об отречении от престола и от права на престол, и указан порядок лиц, призываемых Основными Законами в данное время к престолонаследию.

Русская революция, как стремление пересадить, на русскую почву современное западно-европейское право, построенное на двух китах – народном суверенитете и на так называемом отделении церкви от государства, со всеми вытекающими из них юридическими последствиями, надо согласиться, кончилась. Если первый принцип замаскировывал в Европе господство журналистов и ораторов (Муссолини, ведь, заявлял, что парламент ему не нужен, ибо роль его играет печать, и он там не слышит ничего больше, чем из печати), то у нас он привел к господству бандитов и изуверов. Второй принцип, всюду в Европе превратившийся на практике в гонение на церковь, у нас привел тоже к гонению, но только производимому уже не людьми в фраках, как там, а просто людьми звериного лика, при полном качественном тожестве принципа и замысла, вложенного в него. Эта негодная попытка по введению указанных западных принципов, начатая в феврале 1917 г. с негодной целью и негодными средствами, рушилась….

И пора вспомнить о тех принципах жизни, которыми держалась и крепла русская государственность: о представлениях, вложенных в понятие царской власти, об ее органической связанности с Церковью и незыблемых правилах престолонаследия. Мы начнем с начала, с происхождения основных понятий, вложенных в царскую власть, и ее зарождения в недрах нашей истории.

Примечания:

1. Дюги конструирует иначе в своей книге «L’etat».

2. Цитаты эти взяты из статьи Новгородцева «Демократия на распутье», в сборнике «София».

3. Она и у нас оказалась тем, чем всегда бывает, по выражению Поля Бурже в предисловии к «Souvenirs de Russie» кн. Палей: – elle n’est jamais qu’une enterprise de bridandage inaugurée per des naifs, pursuive par des intrigants et consomme par des scélerats.

монархическая форма правления в России, при которой носителю верховной власти – царю, императору – принадлежали верховные права в законодательстве (утверждение законопроектов), в верховном управлении (назначение и увольнение высших чиновников, верховное руководство, верховное командование армией и флотом, заведование финансами), в высшем суде (утверждение приговоров, помилование).

Отличное определение

Неполное определение ↓

САМОДЕРЖАВИЕ

монархическая форма правления в России, соответствовавшая традиционным идеалам русского народа, при которой носителю верховной власти - Царю, Императору - принадлежали верховные права в законодательстве, в верховном управлении, в высшем суде.

В своей вековой мудрости, сохраненной популярными изречениями поговорок и пословиц, наш народ, совершенно по-христиански, обнаруживает значительную долю скептицизма к возможности совершенства в земных делах. "Где добры в народе нравы, там хранятся и уставы", говорит он, но прибавляет: "От запада до востока нет человека без порока". При том же "в дураке и царь не волен", а между тем "один дурак бросит камень, а десять умных не вытащат". Это действие человеческого несовершенства, нравственного и умственного, исключает возможность устроиться вполне хорошо, тем более что если глупый вносит много вреда, то умный, иногда, больше. "Глупый погрешает один, а умный соблазняет многих". В общей сложности приходится сознаться: "Кто Богу не грешен, царю не виноват!" Сверх того, интересы жизни сложны и противоположны: "Ни солнышку на всех не угреть, ни царю на всех не угодить", тем более что "до Бога высоко, до царя далеко".

Общественно-политическая жизнь, таким образом, не становится культом русского народа. Его идеалы - нравственно-религиозные. Религиозно-нравственная жизнь составляет лучший центр его помышлений. Он и о своей стране мечтает именно как о "Святой Руси", руководствуясь в достижении святости материнским учением Церкви. "Кому Церковь не мать, тому Бог не отец", говорит он.

Такое подчинение мира относительного (политического и общественного) миру абсолютному (религиозному) приводит русский народ к исканию политических идеалов не иначе как под покровом Божиим. Он ищет их в воле Божией, и, подобно тому как царь принимает свою власть лишь от Бога, так и народ лишь от Бога желает ее над собою получить. Такое настроение естественно приводит народ к исканию единоличного носителя власти, и притом подчиненного воле Божией, т.е. именно монарха-самодержца.

Это психологически неизбежно. Но уверенность в невозможности совершенства политических отношений приводит народ не к унижению их, а, напротив, к стремлению в возможно большей степени повысить их, посредством подчинения их абсолютному идеалу правды. Для этого нужно, чтобы политические отношения подчинялись нравственным, а для этого, в свою очередь, носителем верховной власти должен быть один человек, решитель дел по совести.

В возможность справедливо устроить общественно-политическую жизнь посредством юридических норм народ не верит. Он требует от политической жизни большего, чем способен дать закон, установленный раз навсегда, без соображения с индивидуальностью личности и случая. Это вечное чувство русского человека выразил и Пушкин, говоря: "закон - дерево", не может угодить правде, и поэтому "нужно, чтобы один человек был выше всего, выше даже закона". Народ издавна выражает то же самое воззрение на неспособность закона быть высшим выражением правды, искомой им в общественных отношениях: "Закон что дышло - куда поворотишь, туда и вышло", "Закон что паутина: шмель проскочит, а муха увязнет".

С одной стороны, "всуе законы писать, когда их не исполнять", но в то же время закон иногда без надобности стесняет: "Не всякий кнут по закону гнут", и по необходимости "нужда свой закон пишет". Если закон поставить выше всяких других соображений, то он даже вредит: "Строгий закон виноватых творит, и разумный тогда поневоле дурит". Закон, по существу, условен: "Что город, то норов, что деревня, то обычай", а между тем "под всякую песню не подпляшешься, под всякие нравы не подладишься". Такое относительное средство осуществления правды никак не может быть поставлено в качестве высшего "идеократического" элемента, не говоря уже о злоупотреблениях. А они тоже неизбежны. Иногда и "законы святы, да исполнители супостаты". Случается, что "сила закон ломит" и "кто закон пишет, тот его и ломает". Нередко виноватый может спокойно говорить: "Что мне законы, когда судьи знакомы?"

Единственное средство поставить правду высшею нормой общественной жизни состоит в том, чтобы искать ее в личности, и внизу, и вверху, ибо закон хорош только по тому, как он применяется, а применение зависит от того, находится ли личность под властью высшей правды. "Где добры в народе нравы, там хранятся и уставы". "Кто сам к себе строг, того хранит и царь, и Бог". "Кто не умеет повиноваться, тот не умеет и приказать". "Кто собой не управит, тот и другого на разум не наставит". Но эта строгость подданных к самим себе хотя и дает основу действия для верховной власти, но еще не создает ее. Если верховную власть не может составить безличный закон, то не может дать ее и "многомятежное человеческое хотение". Народ повторяет: "Горе тому дому, коим владеет жена, горе царству, коим владеют многие".

Собственно говоря, правящий класс народ признает широко, но только как вспомогательное орудие правления. "Царь без слуг, как без рук" и "Царь благими воеводы смиряет мира невзгоды". Но этот правящий класс народ столь же мало идеализирует, как и безличный закон. Народ говорит: "Не держи двора близ княжева двора" и замечает: "Неволя, неволя боярский двор: походя поешь, стоя выспишься". Хотя "с боярами знаться - ума набраться", но также и "греха не обобраться". "В боярский двор ворота широки, да вон узки: закабаливает". Не проживешь без служилого человека, но все-таки: "Помутил Бог народ - покормил воевод" и "Люди ссорятся, а воеводы кормятся". Точно так же: "Дьяк у места, что кошка у теста", и народ знает, что нередко - "Быть так, как пометил дьяк". Вообще в минуту пессимизма народная философия способна задаваться нелегким вопросом: "В земле черви, в воде черти, в лесу сучки, в суде крючки: куда уйти?"

И народ решает этот вопрос, уходя к установке верховной власти в виде единоличного нравственного начала.

В политике Царь для народа неотделим от Бога. Это вовсе не обоготворение политического начала, но подчинение его божественному. Дело в том, что "Суд царев, а правда Божия". "Никто против Бога да против царя", но это потому, что "царь от Бога пристав". "Всякая власть от Бога". Это не есть власть нравственно произвольная. Напротив: "Всякая власть Богу ответ даст". "Царь земной под Царем небесным ходит", и народная мудрость многозначительно добавляет даже: "У Царя царствующих много царей". Но, ставя Царя в такую полную зависимость от Бога, народ в царе призывает Божью волю для верховного устроения земных дел, предоставляя ему для этого всю безграничность власти.

Это не передача Государю народного самодержавия, как бывает при идее диктатуры и цесаризма, а просто отказ от собственного самодержавия в пользу Божьей воли, которая ставит царя, как представителя не народной, а Божественной власти.

Царь, таким образом, является проводником в политическую жизнь воли Божией. "Царь повелевает, а Бог на истинный путь наставляет". "Сердце царево в руке Божией". "Чего Бог не изволит, того и царь не изволит". Но, получая власть от Бога, царь, с другой стороны, так всецело принимается народом, что совершенно неразрывно сливается с ним. Ибо, представляя перед народом в политике власть Божью, царь перед Богом представляет народ. "Народ тело, а царь голова", и это единство так неразделимо, что народ даже наказуется за грехи царя. "За царское согрешение Бог всю землю казнит, за угодность милует", и в этой взаимной ответственности царь стоит даже на первом месте. "Народ согрешит - царь умолит, а царь согрешит - народ не умолит". Идея в высшей степени характеристичная. Легко понять, в какой безмерной степени велика нравственная ответственность царя при таком искреннем, всепреданном слиянии с ним народа, когда народ, безусловно ему повинуясь, согласен при этом еще отвечать за его грехи перед Богом.

Невозможно представить себе более безусловного монархического чувства, большего подчинения, большего единения. Но это не чувство раба, только подчиняющегося, а потому не ответственного. Народ, напротив, отвечает за грехи царя. Это, стало быть, перенос в политику христианского настроения, когда человек молит "да будет воля Твоя" и в то же время ни на секунду не отрешается от собственной ответственности. В царе народ выдвигает ту же молитву, то же искание воли Божией, без уклонения от ответственности, почему и желает полного нравственного единства с царем, отвечающим перед Богом.

Для нехристианина этот политический принцип трудно понятен. Для христианина - он светит и греет как солнце. Подчинившись в царе до такой безусловной степени Богу, наш народ не чувствует от этого тревоги, а, напротив, успокаивается. Его вера в действительное существование, в реальность Божией воли выше всяких сомнений, а потому, сделав со своей стороны все для подчинения себя воле Божией, он вполне уверен, что и Бог его не оставит, а, стало быть, даст наибольшую обеспеченность положения.

Вдумываясь в эту психологию, мы поймем, почему народ о своем царе говорит в таких трогательных, любящих выражениях: "Государь, батюшка, надежа, Православный Царь". В этой формуле все: и власть, и родственность, и упование, и сознание источника своего политического принципа. Единство с царем для народа не пустое слово. Он верит, что "народ думает, а царь ведает" народную думу, ибо "царево око видит далеко", "царский глаз далеко сягает" и "как весь народ воздохнет - до царя дойдет". При таком единстве ответственность за царя совершенно логична. И понятно, что она несет не страх, а надежду. Народ знает, что "благо народа в руке царевой", но помнит также, что "до милосердного царя и Господь милосерд". С таким миросозерцанием становится понятно, что "нельзя царству без царя стоять". "Без Бога свет не стоит, без Царя земля не правится". "Без царя земля вдова". Это таинственный союз, непонятный без веры, но при вере - дающий и надежду, и любовь.

Неограниченна власть царя. "Не Москва государю указ, а государь Москве". "Воля царская - закон". "Царское осуждение бессудно". Царь и для народа, как в христианском учении, недаром носит меч. Он представитель грозной силы. "Карать да миловать - Богу да Царю". "Где царь, там гроза". "До царя идти - голову нести". "Гнев царя - посол смерти". "Близ царя - близ смерти". Царь источник силы; но он же источник славы: "Близ царя - близ чести". Он же источник всего доброго: "Где царь, там и правда", "Богат Бог милостью, а государь жалостью", "Без царя народ сирота". Он светит как солнце: "При солнце тепло, при государе добро". Если иногда и "грозен царь, да милостив Бог". С такими взглядами, в твердой надежде, что "царь повелевает, а Господь на истинный путь направляет", народ стеной окружает своего "батюшку" и "надежу", "верой и правдой" служа ему. "За Богом молитва, за царем служба не пропадает", говорит он и готов идти в своей исторической страде куда угодно, повторяя: "Где ни жить, одному царю служить" - и во всех испытаниях утешая себя мыслью: "На все святая воля царская".

Эта тесная связь царя с народом, характеризующая нашу монархическую идею, выработана, собственно, не аристократической и не демократической Новгородско-казачьей Россией, но Россией земской, которая выросла вместе с самодержавием. Эта идея и стала характеристично русской, глубоко засев в народном инстинкте. Ни демократическая, ни аристократическая идея при этом не исчезли, но во все критические, решающие моменты Русской истории голос могучего инстинкта побеждал все шатания политических доктрин и возвышался до гениальной проницательности.

Замечательна память об ореоле, которым русский народ окружил "опальчивого" борца за самодержавие, опускавшего столь часто свою тяжкую руку и на массы, ему безусловно верные. На борьбу Иоанна IV с аристократией народ смотрел, как на "выведение измены", хотя, строго говоря, "изменников России" в прямом смысле Иоанн почти не имел перед собой. Но народ чуял, что у его противников была измена народной идее верховной власти, вне которой уже не представлял себе своей "Святой Руси".

Смутное время сделало, казалось, все возможное для подрыва идеи власти, которая не сумела ни предотвратить, ни усмирить смуты, а потом была омрачена позорной узурпацией бродяги самозванца и иноземной авантюристки. С расшатанностью царской власти аристократия снова подняла голову: начали брать с царей "записи". С другой стороны, демократическое начало казачьей вольницы подрывало монархическую государственность идеалом общего социального равенства, охраняемого казачьим "кругом". Но ничто не могло разлучить народ с идеей, вытекающей из его миросозерцания. Он в унижении царской власти видел свой грех и Божье наказание. Он не разочаровывался, а только плакал и молился:

Ты, Боже, Боже, Спасе милостивый,

К чему рано над нами прогневался,

Наслал нам, Боже, прелестника,

Злого расстригу, Гришку Отрепьева.

Ужели он, расстрига, на царство сел?..

Расстрига погиб, и при виде оскверненной им святыни народ вывел заключение не о какой-либо реформе, а о необходимости полного восстановления самодержавия. Главной причиной непопулярности Василия Шуйского были уступки боярству. "Запись Шуйского и целование креста в исполнении ея, - говорит Романович-Славатинский, - возмутили народ, возражавший ему, чтобы он записи не давал и креста не целовал, что того искони веков в Московском государстве не важивалось". А между тем "ограничение" состояло всего только в обязанности не казнить без суда и в признании совещательного голоса боярства. То и другое каждый царь и без записи соблюдал, но монархическое чувство народа оскорблялось не содержанием обязательств, а фактом превращения обязательности нравственной в юридическую.

Тушинско-Болотниковская приманка казачьей вольности тоже не получила торжества. Тушинцы и болотниковцы были осознаны как воры, столь же опасные, как враги иноземные, как враги всего общественного порядка. Всеобщий бунт против королевича не менее характеристичен. Кандидатура Владислава сулила водворить порядок на началах "конституционных", в которых права русской нации были широко ограждены. Он принял обязательство ограничить свою власть не только аристократическою боярскою Думою, но также Земским собором. Под контроль Земского собора он ставил свое обязательство не изменять русских законов и не налагать самовольно податей. С современной либеральной точки зрения восшествие иностранного принца на таких условиях не нарушало ни в чем интересов страны. Но Россия московская понимала иначе свои интересы. Именно кандидатура Владислава и была последней каплей, переполнившей чашу.

Поучительно вспомнить содержание прокламаций кн. Пожарского и других патриотов, возбуждавших народ к восстанию.

Прокламации призывают к восстановлению власти царя.

"Вам, господа, пожаловати, помня Бога и свою православную веру, советывать со всякими людьми общим советом, как бы нам в нынешнее конечное разорение быть не безгосударными". Конституционный королевич, очевидно, ничего не говорил сердцу народа. "Сами, господа, ведаете, продолжает прокламация, как нам без государя против общих врагов, польских, и литовских, и немецких людей, и русских воров - стоять? Как нам без государя о великих государственных и земских делах с окрестными государями ссылаться? Как государству нашему впредь стоять крепко и неподвижно?"

Национально-монархическое движение стерло все замыслы ограничений самодержавия до такой степени, что теперь наши историки не могут даже с точностью восстановить, что именно успели бояре временно выхватить у Михаила. Во всяком случае, ограничительные условия были выброшены очень скоро в период непрерывного заседания земских соборов (между 1620-25). Народ смотрел на пережитое бедствие как на Божью кару, торжественно обещая царю "поисправиться" и заявляя Михаилу, что "без государя Московскому государству стояти не мочно" - "обрал" его "на всей его воле".

Это торжество самодержавия характеристично тем, что оно было произведено земской Россией в борьбе против русского аристократического начала и русского же демократического. Россия земская, т.е. именно национальная, выражающая типичные особенности национальности, - отвергла в смуте все другие основы, кроме самодержавной, и воссоздала его в том же виде, в каком рисовалось оно Иоанну Грозному и той земской России, которая свою культурно-государственную жизнь строила на православном миросозерцании.

Восстановление самодержавия, потрясенного смутой, и было всецело делом земской России.

Управительные учреждения Московской монархии слагались в тесной связи с народным социальным строем. По самому типу своему верховная власть принимала под свое покровительство всех подданных, никому принципиально не отказывала в доверии и всех готова была признать как более или менее годную служебную для своих "государевых дел" силу. Этот непосредственный голос самодержавного чувства и сделал то, что развитие царской власти не душило народного самоуправления, но ободряло и развивало его. Отсюда и вышло, что общий тип управительных учреждений Московского государства, несмотря на массу частных недостатков, происходящих от младенчески невежественного состояния собственно юридических знаний, складывался в нечто очень жизненное, в полном смысле идеальное, к сожалению, не только оставшееся неразвившимся, но впоследствии, по неблагоприятным обстоятельствам, даже захиревшее.

Общая система власти в Московском царстве сложилась в таком виде.

Надо всем государством высился "Великий Государь", Самодержец. Его компетенция в области управления была безгранична. Все, чем только жил народ, его потребности политические, нравственные, семейные, экономические, правовые - все подлежало ведению верховной власти. Не было вопроса, который считался бы не касающимся царя, и сам царь признавал, что за каждого подданного он даст ответ Богу: "аще моим несмотрением согрешают".

Царь - не только направитель всех текущих правительственных дел в виде защиты внешней безопасности, внутреннего порядка, справедливости и связанных с этим вопросов законодательных и судебных. Царь есть направитель всей исторической жизни нации. Это власть, которая печется и о развитии национальной культуры, и об отдаленнейших будущих судьбах нации.

Царская власть развивалась вместе с Россией, вместе с Россией решала спор между аристократией и демократией, между Православием и инославием, вместе с Россией была унижена Татарским игом, вместе с Россией была раздроблена уделами, вместе с Россией объединяла старину, достигла национальной независимости, а затем начала покорять и чужеземные царства, вместе с Россией сознала, что Москва - Третий Рим, последнее и окончательное всемирное государство. Царская власть - это как бы воплощенная душа нации, отдавшая свои судьбы Божьей воле. Царь заведует настоящим, исходя из прошлого и имея в виду будущее нации.

Отсюда, теоретически рассуждая, необходима полнейшая связь царя с нацией, как в том, что касается общего их подчинения воле Божией, так и в том, что касается самого тела нации, ее внутреннего социального строя, посредством которого толпа превращается в общественный организм.

В Русской царской власти эта связь практически была достигнута самим ее происхождением из: 1) церковной идеи и 2) родового, а затем 3) вотчинного строя. В самом процессе своего развития царская власть входила в связь и с церковным, и с социальным строем.

Во всем этом было мало сознательности. Ее негде было взять. Византийская доктрина скорее может быть названа традицией, нежели доктриной, а идея церковная лишь делала строй религиозный направителем политического, но не исследовала объективных законов социальной жизни. Теоретического сознательного строения государственной власти - не могло быть. Но было очень сильное органическое сложение страны, которое давало возможность идее верховной власти осуществиться на очень правильных социальных основах.

Царская власть, упраздняя еще со времен Андрея Боголюбского как аристократическую, так и демократическую власть в качестве верховных, являлась посредницею между ними. Она, во имя религиозных начал, поддерживала справедливость в отношениях между всеми существующими в стране силами, т.е. умеряя чрезмерные притязания каждой, каждой давала справедливое удовлетворение.

Цари-самодержцы явились охранителями прав народных. "Грозные государи Московские, Иоанн III и Иоанн IV, - писал историк И.Д. Беляев, - были самыми усердными утвердителями исконных крестьянских прав, и особенно царь Иван Васильевич постоянно стремился к тому, чтобы крестьяне в общественных отношениях были независимы и имели одинаковые права с прочими классами Русского общества". Если в отношении крестьян политика Годунова нарушила царские традиции, то общественных сил - и при нем не боялись, не исключали их участия в управлении, а, наоборот, привлекали их. Так как наша монархическая власть не создавала Русского народа из ничего, а сама возникла уже из готовых социальных сил родового строя, то этими силами она, естественно, пользовалась и для задач управительных.

Неполное определение ↓